Пламенной речи я так и не произнес. Я просто написал письмо женевскому торговцу и вскоре получил от него ответ. Он хорошо знал мою коллекцию и не сомневался в ее подлинности. Но он напоминал мне, что мы живем в «бурное время». Он надеялся, что я войду в его положение. Ничто не могло бы порадовать его больше, чем заплатить мне за мои прекрасные монеты столько, сколько они стоили на самом деле. У него разрывалось сердце, поскольку он вынужден предложить недостаточную цену.

Да, цена в самом деле оказалась недостаточной. Она составляла около 5 % от довоенной каталожной цены и менее сотой доли процента от того, во что монета обошлась мне. И все же я согласился на его предложение и тут же отправил ему телеграмму. Мой портной сидел внизу, в вестибюле, он ждал и надеялся.

Через десять лет я прочел в лондонской «Таймс», что среди различных нумизматических «экспонатов», представленных на частной выставке, находится «одна из редчайших монет Александра Великого, которая в прошлом принадлежала члену российской императорской семьи и которую приобрел господин… в Женеве за умопомрачительную сумму в размере…». Разница между ценой, названной в «Таймс», и ценой, которую я получил в 1919 году, составляла два нуля. Удар был тяжелым, однако он меня не потряс. Я много узнал за десять лет, прошедшие между двумя сделками. Я очень благодарен тому женевскому торговцу, потому что ничто не помешало бы ему заплатить мне еще меньше, чем он заплатил.

Основная часть моей коллекции была продана на публичном аукционе, который проводился отчасти в Швейцарии, отчасти в Англии. Я ужасно спешил получить хоть немного наличных, и, хотя не присутствовал на аукционе, должно быть, мое нетерпение передалось покупателям. Один из них написал мне длинное письмо, уверяя, что он будет хорошо заботиться о сувенирах из моего археологического прошлого. Все остались довольны. Управляющий «Ритцем». Метрдотель ресторана. Галантерейщик. Портной. Сапожник. Даже я сам.

В глубине души я по сей день остаюсь нумизматом. Как сказали бы мои издатели: «Однажды нумизмат – нумизмат навсегда», или «Бывших нумизматов не бывает».

Сейчас мне приходится довольствоваться чтением каталогов и подпиской на специализированные журналы. Но если когда-нибудь мои банкиры сообщат о положительном балансе у меня на счете, я снова выйду на рынок. Нумизматика – лучшее капиталовложение на случай революции.

После оплаты всех счетов у меня еще осталось немного франков. Я вздохнул с облегчением. Какое-то время мне не придется украдкой пробираться в отель с ощущением, будто я ограбил акционеров «Ритца». Я решил возобновить чтение, а вторую половину дня посвящать Национальной библиотеке и палате депутатов.

В последнем учреждении невозможно было приобрести книги, но парламенты всегда меня интересовали. Я ни разу не ходил послушать известных политических ораторов; появление великого князя в Вестминстере или Бурбонском дворце могло огорчить наших послов за границей и вызвать неблагоприятные комментарии на родине. Наш парламент в Санкт-Петербурге, Дума, хотя и служила превосходным местом для того, чтобы наблюдать склонность русских к бесконечным разговорам, являла собой довольно неудачную иллюстрацию того конструктивного либерального руководства, которое, по словам главнокомандующего армиями союзников, обречено хранить свободу таких прежде поносимых наций, как французы и британцы. В России действительно было много либералов, которым правительство щедро платило и которые действительно употребляли такие слова, как «конструктивное» и «руководство», но их речи неизменно сводились к болезням Петра Великого и любовникам Екатерины II, что, безусловно, способно было заинтересовать тех, кто занимался восемнадцатым веком, но не имело никакого отношения к той эпохе, в которой находилась страна в тот миг, когда ораторы поднимались на трибуну.

Одного моего знакомого, французского банкира, с помощью которого я во время войны покупал самолеты и пулеметы, выбрали депутатом от его родного города, что помогло мне получить пропуск в Бурбонский дворец. В день моего первого появления в парламентской галерее мой знакомый предложил вместе пообедать в ресторанчике на рю де-Бургонь, где принимали пищу многие его коллеги. Там было тесно, но атмосфера царила вполне дружеская. Почти все депутаты обращались друг к другу на «ты»; эта милая фамильярность напоминала о гвардейских казармах и закулисье императорских театров.

– Передай мне соль.

– Итак, что ты думаешь об этом английском деле?

– Ты видел Лушера?

В любой миг можно было ожидать, что публика запоет, но еда была слишком хорошей для музыки.

– А теперь я познакомлю тебя с величайшим оратором Социалистической партии, – сказал мой друг и указал на седовласого невысокого человека за столиком напротив, который с аппетитом поглощал буйябес.

– Будь осторожен. Возможно, он, как многие социалисты, не захочет знакомиться с великим князем.

– Ты шутишь?

– Вовсе нет. Я говорю совершенно серьезно.

– А как же я? Разве я не сижу с тобой за одним столом?

– Разве ты социалист?

– Самый отъявленный.

– Человек с таким богатством, как у тебя?!

– Мое состояние не имеет никакого отношения к делу! В той части страны, откуда я родом, в депутаты можно избраться лишь кандидатом от Социалистической партии!

Я признал свою ошибку.

Величайший оратор оказался человеком светским, и оказалось, что у нас с ним есть общие знакомые. Он спросил, виделся ли я недавно со старой графиней Х. Я с ней виделся. – Очаровательная женщина, правда? – спросил я.

Мой собеседник поморщился. Он считал ее ужасно заурядной.

– Она такой была всегда и такой останется, – объяснил он. – Вы, конечно, понимаете, что ее титул получен во времена Наполеона. Ее прадед в дни Директории был пекарем.

Мы все согласились, что это прискорбно. Мне не терпелось узнать его мнение об исходе Версальской конференции, и я упомянул о своих безуспешных попытках увидеться с Клемансо.

– Сейчас он слишком занят, – сказал оратор, – сражается с британцами из-за африканской нефти.

«Африканская нефть» меня озадачила.

– Да вы знаете, – раздраженно воскликнул он, – как вы называете то место, где британцы эксплуатируют бедных негров? Там самые большие залежи нефти в мире! Английские газеты только об этом и пишут.

– Вы, случайно, не Мосул имеете в виду? – робко спросил я.

– Вот именно! Я собираюсь сегодня произнести об этом речь в палате. Моя партия не позволит британцам и дальше продолжать бесстыдную эксплуатацию невежественных цветных!

Мосул находится в Месопотамии. Никаких негров там нет, только арабы, которые очень удивились бы, узнав, что Месопотамия переместилась из Азии в Африку. Однако все это были незначительные детали. Самым главным было сопровождающее их чувство.

После обеда мы перешли дорогу к воротам палаты депутатов. При виде двух моих друзей-социалистов дежурный охранник встал по стойке «смирно» и взял под козырек.

– Симпатичный парень, – заметил я.

– Типичный французский солдат, – ответил великий оратор. – Наши солдаты лучшие в мире. Ни в одной стране нет такой армии, как у нас. Всегда готовы драться за свободу человечества.

Я предвкушал удовольствие от обещанной речи о положении в районе Мосула. Я надеялся, что она поможет мне изучить демократическую программу, возможно, вдохновиться ее благородным духом. Меня ждало разочарование. Не успел красавец президент палаты призвать депутатов к порядку, как начались стычки. Высокий и худой господин из крайне правого крыла подошел к левому крылу, приблизился к одному из членов социалистической оппозиции и дал ему в глаз. Все произошло менее чем за десять секунд. Последовала драка «все на всех». В ход пошли кулаки, трости и чернильницы.

– Каков смысл этой позорной сцены? – воскликнул президент, когда противники разошлись по местам.

– Он мошенник, – объяснил высокий и худой господин, указывая рукой налево, – сказал моему другу, что я – грязный бош!